СРЕТЕНИЕ ГОСПОДНЕ

Икона "Сретение Господне"

Сре́тение Госпо́дне [1], праздник Православной Церкви, принадлежит к двунадесятым

Празднуется 2 февраля.

В праздник Сретения Господня Церковь воспоминает важное событие в земной жизни Господа нашего Иисуса Христа (Лк. 2, 22 - 40). В 40-й день по рождении Богомладенец был принесен в Иерусалимский храм - центр религиозной жизни богоизбранного народа. По закону Моисееву (см. Исх. 13, 2; Чис. 8, 16; Лев. 12, 6, 8) женщине, родившей младенца мужского пола, в продолжение 40 дней было запрещено входить в храм Божий. После этого срока мать приходила в храм с младенцем, чтобы принести Господу благодарственную и очистительную жертву. Пресвятая Дева, Матерь Божия, не имела нужды в очищении, ибо неискусомужно родила Источник чистоты и святости, но по глубокому смирению Она подчинилась предписанию закона.

В то время жил в Иерусалиме праведный старец Симеон. Ему было откровение, что он не умрет, пока не увидит Христа Спасителя. По внушению свыше, благочестивый старец пришел в храм в то время, когда Пресвятая Богородица и праведный Иосиф принесли туда Младенца Иисуса, чтобы исполнить законный обряд. Богоприимец Симеон взял Богомладенца на руки, и благословив Бога, изрек пророчество о Спасителе мира: "Ныне отпускаешь раба Твоего, Владыка, по слову Твоему с миром, ибо видели очи мои спасение Твое, которое Ты уготовал пред лицем всех народов, свет к просвещению язычников и славу народа Твоего Израиля" (Лк.2:29-32). Пресвятой Деве праведный Симеон сказал: "Се лежит Сей на падение и на восстание многих в Израиле и в предмет пререканий, и Тебе Самой оружие пройдет душу, да откроются помышления многих сердец" (Лк. 2, 35).

В храме была также 84-летняя вдовица Анна, дочь Фануилова, "которая не отходила от храма, постом и молитвой служа Богу день и ночь. И она в то время, подойдя, славила Господа и говорила о Нем (Богомладенце) всем, ожидавшим избавления в Иерусалиме" (Лк. 2, 37, 38).

До Рождества Христова все праведные мужи и жены жили верой в Грядущего Мессию Спасителя мира и ожидали Его пришествия. Последние праведники уходящего Ветхого Завета – праведный Симеон и Анна пророчица удостоились встретить в храме Носителя Нового Завета, в Лице Которого уже встретились Божество и человечество.

Многими песнопениями украсили праздник церковные песнотворцы: в VII веке – святитель Андрей, архиепископ Критский, и в VIII веке – святитель Косма, епископ Маиумский, преподобный Иоанн Дамаскин, святитель Герман, Патриарх Константинопольский, в IX веке - святитель Иосиф Студит, архиепископ Солунский.

Икона Пресвятой Богородицы "Умягчение злых сердец"

С событием Сретения Господня связана икона Пресвятой Богородицы, именуемая "Умягчение злых сердец", или "Симеоново проречение", которую необходимо отличать от иконы "Семистрельная".

Икона "Симеоново проречение" символизирует исполнение пророчества праведного старца Симеона: "Тебе Самой оружие пройдет душу" ( Лк. 2, 35).

История возникновения праздника Сретения Господня

Анализ сохранившихся свидетельств, относящихся к истории древнецерковного богослужебного календаря, показывает, что до IV в. христианский цикл важнейших годовых праздников (позднее названных двунадесятыми) ограничивался лишь тремя — Пасхой, Пятидесятницей и Епифанией (Богоявлением). В IV-V вв. происходит становление торжеств рождественского цикла, и мы вправе ожидать, что и праздник Сретения, логически связанный с Рождеством и календарно от него зависящий, появляется в это же время. Попытаемся уточнить его хронологию и основные этапы распространения.

1. Праздник Сретения в Палестине (IV—V вв.)

Древнейшим исторически достоверным свидетельством о церковно-богослужебном чествовании Сретения на христианском Востоке является знаменитое Itinerarium Aetheriae, иначе «Паломничество ко Святым местам» (Peregrinatio ad Loca Sancta), датируемое концом IV в. и принадлежащее перу любознательной западной паломницы Этерии (Сильвии). Ее Перегринацио — один из первых христианских памятников этого жанра — еще не дает Сретению самостоятельного литургического заголовка и именует его просто «сороковым днем от Епифании (Богоявления)», — что представляется нам очень важным! — зато кратко описывает само торжество, совершающееся в этот день в Иерусалиме. Приведем это свидетельство полностью.

«Сороковой день от Епифании (quadragesimae de epiphania) празднуется здесь [2] с большою честию. В этот день бывает процессия в Анастасис [3], и все шествуют, и все совершается по порядку с величайшим торжеством, как бы в Пасху. Проповедуют все пресвитеры, и потом епископ, толкуя всегда о том месте Евангелия, где в сороковой день Иосиф и Мария принесли Господа в Храм, и узрели Его Симеон и Анна пророчица, дочь Фануила, и о словах их, которые они сказали, узрев Господа, и о приношении, которое принесли родители. И после этого, отправив все по обычному порядку, совершают Литургию, и затем бывает отпуст» [4].

Этими немногими замечаниями эмоционального характера и ограничивается, к сожалению, древнейшее свидетельство о праздновании Сретения в Святой Земле.

Второй по времени исторический памятник, на сей раз — специального, литургического характера, также происходит из Иерусалима. Это — армянский Лекционар, содержащий краткие богослужебно-уставные заметки о праздниках годового цикла, совершавшихся в Иерусалиме в начале V века, в том числе и о празднике Сретения Господня. Однако и здесь, как и в Перегринацио Этерии, праздник остается, по существу, без названия, и соответствующая богослужебная статья, ему посвященная, озаглавлена: «Сороковой день от Рождества Господа нашего Иисуса Христа» [5].

Можно предположить, что в IV-V вв. праздник Сретения существовал в Иерусалимской Церкви как праздник «местночтимый» (в самом буквальном смысле этого современного календарно-литургического термина), как сопровождаемая торжественной процессией богослужебная мистерия, позволяющая многочисленным паломникам со всем мыслимым топографическим реализмом пережить драму сорокового дня жизни Спасителя, став его соучастниками. Здесь этот праздник имел неповторимый, уникальный характер (как и другие праздники в Св. Земле), который не мог быть воспроизведен в богослужебном календаре других Поместных Церквей. В то же время именование Сретения лишь по формально-хронологическому признаку, — т.е. сороковым днем от Рождества [6], — указывает на то, что первоначально праздник Сретения не имел вполне самостоятельного значения, но рассматривался в качестве «отдания» всего сорокадневного цикла праздников, посвященных явлению в мир Сына Божия. Древнехристианские месяцесловы проходили в это время лишь первый этап своего формирования, и достоверными свидетельствами о богослужебном чествовании Сретения в других городах Восточной Римской империи историк не располагает.

Обратившись к свидетельствам более позднего времени, мы смогли убедиться, что окончательное закрепление праздника Сретения в календаре столичной Церкви произошло не ранее первой половины VI века, после чего он в качестве официального государственного торжества стал распространяться по всей Империи. Однако конкретные обстоятельства и точная дата его введения в Константинополе, на основании имеющихся исторических источников, не могут быть определены так однозначно, как это делают популярные руководства по эортологии, варьируя, в сущности, позднесредневековую легенду.

2. Сказание Четьей Минеи

Назидательная церковная традиция, окончательно закрепленная сказанием Четьей Минеи от 2-го февраля, обуславливает установление праздника Сретения чудесными событиями, случившимися во время страшных бедствий — ужасной моровой язвы и землетрясений, — одновременно, будто бы, обрушившихся на Константинополь, Антиохию, Мизию и другие регионы Империи зимой 541/42 гг. Ежедневно погибали от пяти до десяти тысяч несчастных византийцев, остававшиеся в живых также не чаяли спасения, как неожиданно, — гласит легенда, — «во время этого небесного гнева, Бог открыл одному благочестивому мужу, что страдания прекратятся, если установлено будет торжество праздника Сретения Господня. [...] И действительно, с наступлением 2-го февраля 542 года, после торжественного богослужения в честь Сретения Господня, болезнь и землетрясение кончились в тот же день! В память сего события император Юстиниан Великий повелел по всей Империи своей торжественно чтить день 2-го февраля» [7].

Логика и назначение этого трогательного сказания (полный текст которого легко найти в любом издании февральской Четьей Минеи) хорошо понятны, и предъявлять к нему требования научно-исторического характера попросту неуместно. Напротив, в нашем случае не только уместно, но даже необходимо выяснить как соответствие сказания реальным историческим фактам, так и попытаться установить время и причину его возникновения. Обратимся теперь к конкретным свидетельствам древних авторов.

3. Установление праздника императором Юстином I

Уже на первом этапе работы, сопоставляя между собой сохранившиеся тексты, отмечаем, что не все средневековые источники относят официальное установление праздника Сретения ко времени Юстиниана I (527—565). Так, хорошо известный в византийской (и древнерусской) историографии хронист Георгий Амартол (IX в.), рассказывая о царствовании предшественника Юстиниана — императора Юстина I (518—527), лаконично отмечает: «В его же правление было учреждено, чтобы мы торжественно праздновали Сретение» [8]. Свидетельство Амартола представляет особую ценность еще и потому, что в следующей главе его Хроники («О царствовании Юстиниана») вновь говорится о Сретении, — уже существующий в столичном богослужебном обиходе праздник лишь реформируется этим императором в соответствии с календарной традицией Римской Церкви:

«Праздник же Сретения был перенесен и стал праздноваться во второй день месяца февраля. Справляемый прежде в 14-й день того же месяца, он не причислялся к Владычным праздникам» [9].

Другой византийский историк, Георгий Кедрин, в своей всемирной Хронике, составленной на рубеже XI—XII вв., уточняет:

«Девятый год царствования императора Юстина [526/27 г.]. В его же правление учреждается торжествование праздника Сретения, до того времени не праздновавшегося» [10].

Последний год царствования Юстина I, действительно, был омрачен страшным землетрясением, возобновлявшимся в течение 526-527 годов и обратившим в руины лучшую часть Антиохии Сирийской. Однако эти бедствия, без всякого сомнения ускорившие кончину глубоко скорбевшего императора, не связываются византийскими историками с установлением праздника Сретения Господня.

4. Землетрясения 20-х —30-х годов VI-го столетия

Чрезвычайно важным для уяснения основных источников минейного сказания об учреждении праздника Сретения является память о землетрясении, повторившемся в Антиохии уже при имп. Юстиниане, через два года после бедствия 526/27 г., т. е. зимой 528/29 г. (по Феофану, 29 ноября, 7-го индиктиона, 6021 года) [11]. Антиохиец Евагрий Схоластик в своей «Церковной истории» лаконичен:

«Спустя тридцать месяцев [после землетрясения 526/27 гг. — Прим.авт.] город опять подвергся землетрясению. Тогда Антиохия была переименована в Теополис [«Град Божий». — Прим. авт.] и соделалась предметом всей попечительности царя» [12].

Двумя веками позднее Павел Диакон (VIII в.) уже пишет о чуде, явленном во время этого бедствия (датируя событие 1-м годом царствования Юстиниана, т.е. 527/28 гг.), и приводит замечательные подробности, на которые нам следует обратить внимание.

«Около этого времени Антиохия вновь испытала Божественный гнев, спустя два года после прежнего бедствия: произошло землетрясение страшной силы и разразилась сильнейшая буря; оставшиеся в живых люди, босые, молились, восклицая: «Господи, помилуй!» И Бог, явившись благочестивому человеку, открыл ему, чтобы оставшиеся в живых написали на вратах своих домов: «Христос с нами, стойте!» Когда они сделали так, утих гнев Господень. Император и августа [Феодора] вновь пожертвовали много денег на восстановление и строительство города антиохийцев, названного [Юстинианом] "Градом Божиим"» [13].

Аналогичный рассказ о чудесном спасении оставшихся в живых жителей Антиохии почти дословно повторяют византийские историки Феофан Исповедник, Георгий Амартол и Георгий Кедрин [14]. Из их текстов со всей очевидностью явствует, что праздник Сретения не имеет к этому чуду ни малейшего отношения.

В минейном сказании говорится еще об одном землетрясении, которое мы находим у Феофана Исповедника под 6028 (=535/536) годом, первым годом епископства Агапита Римского [15].

«В этом году пострадал от гнева Божия Помпейополь Мисийский, ибо земля расселась от землетрясения и провалилась половина города с жителями. И очутились они под землею, и слышны были голоса умоляющих о помощи. И много денег давал царь для того, чтобы раскапывали и спасали заживо погребенных, и награждал трудившихся в раскопке. В том же году Юстиниан заповедал петь в церквах: «Единородный Сыне и Слове Божий» [16].

Идентичное сообщение читается также и у Павла Диакона под восьмым годом царствования императора Юстиниана [17].

Роль рассмотренного выше предания о чудесном спасении Антиохии в период возобновляющихся землетрясений 20-х—30-х годов VI века в формировании легенды об обстоятельствах введения Сретения в богослужебный календарь столичной Церкви мы сможем уяснить позднее, после анализа других источников.

Обратимся теперь к свидетельствам авторов, датирующих установление Сретения в Византии в основном 542-м годом, — традиционным годом моровой язвы, поразившей Константинополь.

5. Традиционная дата установления Сретения (542 г.) и события того времени

Древнейшее свидетельство об учреждении праздника в этом году принадлежит, как удалось установить, не византийскому, но западному, лангобардскому (!) историку Павлу Диакону (ок. 720—799).

«В пятнадцатый год правления Юстиниана [=541/542 г.], в месяце октябре [541 года] моровая язва поразила Византию. В том же [т. е. уже в 542-м] году учреждается Сретение Господне, что празднуется византийцами во второй день месяца февраля» [18].

Младший современник Павла Диакона — константинопольский монах Феофан Исповедник (ок. 760—818), рассказывая о событиях этого же знаменательного года, приводит в своей авторитетной «Хронографии» следующие дополнительные подробности.

«В этом году [541], в месяце октябре, индиктиона 5-го, случился в Византии великий мор. В то же время начали праздновать в Византии Сретение Господне, 2-го числа месяца февраля [542 г.]. А 16-го августа, того же 5-го индиктиона, было великое землетрясение в Константинополе, и попадали церкви и дома и городская стена, особенно около Золотых ворот. Пали на землю и копье, которое держала статуя св. Константина, поставленная на форуме, и правая рука статуи Ксиролофа. И померло много людей» [19].

Из текста явствует, что землетрясение, о котором пишет Феофан, с мором не связано: оно случилось уже через полгода после празднования Сретения (как и Павел Диакон, он использует сентябрьский стиль, — Т.е. чума датируется 2-м по счету месяцем его года, Сретение — 6-м, а августовское землетрясение — последним).

Полностью зависимый от византийской историографии ученый римский аббат Анастасий Библиотекарь (+ 886 г.), достаточно долго живший в Константинополе и знавший греческий язык, приводит в своей «Церковной истории» заметку, дословно совпадающую не с византийцем Феофаном Исповедником, как можно было бы ожидать, но с Павлом Диаконом! Вероятно, он предпочел воспользоваться лаконичной записью последнего [20].

Как видим, сообщения лангобардского историка Павла Диакона и византийского хрониста Феофана Исповедника (первых по времени в ряду зависимых от них позднейших историков!) логически корректны и нейтральны по тому повествования: никоим образом не устанавливают они причинной связи между праздником Сретения Господня и стихийными катаклизмами, поразившими Империю. Объективному историку ясно, что страшная моровая язва и землетрясение выступают здесь лишь в роли навеки памятной — а потому несокрушимой — хронологической меты, по которой удобно датировать это важное литургическое нововведение юстинианова времени.

Именно таким — фактологически корректным и не склонным к фантазиям — историком был другой константинопольский монах, Никифор Каллист (ок. 1335 г.), — «последний церковный историк в Византии» [21]. Говоря о возведении Сретения в ранг общецерковного торжества, он логично связывает это событие с другими реформами, предпринятыми императором Юстинианом после Пятого Вселенского Собора (553 г.), а о чуме и иных Божиих карах в этой связи умалчивает. Этим историк тактично, но недвусмысленно дает понять об их полной непричастности к торжеству Сретения.

«По окончании же Собора, — пишет он, — император [Юстиниан], составив тропарь Единородный Сыне и Слове Божий [22], заповедал петь его в Церкви Христовой, и сие вплоть до нашего времени, по нерушимому закону, сохраняется. Он же впервые установил и торжественное празднование по всей Империи Сретения нашего Спасителя, подобно тому как [имп.] Юстин — святого Рождества Христова и [имп.] Маврикий — немного позднее — Успения Всесвятой Богоматери, в 15-й день месяца августа» [23].

Свидетельство Никифора Каллиста, писателя весьма позднего (XIV век), представляется нам, тем не менее (или, напротив, именно благодаря этому обстоятельству), очень важным. Будучи профессиональным историографом и клириком храма Св. Софии, Никифор пользовался ее богатой исторической библиотекой и, без сомнения, хорошо знал как о бедствиях юстинианова времени, так и о чудесных событиях, будто бы с ними связанных. Если же он в свою пространную «Церковную Историю» не нашел возможным включить лестное и возвышающее авторитет Константинопольской Церкви предание о чудесном спасении столицы в результате впервые совершенного праздника Сретения, — то потому лишь, что, являясь добросовестным «источниковедом» (как сказали бы сейчас), не признал его достоверным и заслуживающим даже упоминания. На Западе же это предание существовало уже давно, и трудно представить, чтобы его не знали в Константинополе, более других в нем заинтересованном! Таковая неосведомленность представляется попросту невозможной, если принять во внимание, что знаменитое сретенское богослужение 542-го года, остановившее, если верить легенде, распространение чумы, должно было совершаться в Св. Софии, к тому времени уже построенной и освященной, — т. е. в родном храме Никифора Каллиста!

С другой стороны, имп. Юстиниан I, при внимательном чтении процитированной хроникальной заметки Никифора, не может быть назван и тем, кто впервые вводит праздник Сретения в богослужебный календарь: уравнивая степень литургических реформ трех византийских василевсов шестого столетия, историк считает их реформаторами и распространителями уже существовавших богослужебных традиций (так, известно, что праздник Рождества с римской датой 25 декабря ввел в столичный обиход сам св. Григорий Богослов, в бытность свою патриархом Константинопольским, еще в 379 г.!) [24].

6. Праздник Сретения и христологические споры при императоре Юстиниане I

Здесь нам следует ненадолго отвлечься от рассмотрения летописных известий и обратить внимание на тот конкретный исторический контекст, который сопровождает возведение праздника Сретения в ранг общеимперского церковного торжества. Согласно Никифору Каллисту, — это богословские споры и различные церковные реформы, столь любимые имп. Юстинианом, считавшим себя большим знатоком христианского вероучения (а отнюдь не стихийные бедствия!). В.В.Болотов убедительно устанавливает неразрывную взаимосвязь между догматической борьбой с монофизитами (продолжавшейся при Юстиниане) и реформами литургического характера:

«В Армянской [монофизитской. — Прим.авт.] церкви, — пишет он, — Рождество и Богоявление празднуется в один день. Всякий знает, что это древнейший обычай. Тогда и Сретение Господне представляет интереснейшее явление в истории Церкви. Известно, что Восточная Церковь заимствовала празднование Рождества 25 декабря у Западной Церкви; отсюда и Сретение нужно было праздновать 2 февраля. Но до дней Юстиниана оно праздновалось 14 февраля. Когда же Армянская Церковь стала праздновать Рождество и Сретение по-прежнему, отдельно от Вселенской (Церкви), то богословы антимонофизиты стали обращать внимание на этот обычай соединения Рождества и Богоявления и на праздник Сретения, как на какое-то выражение монофизитских идей» [25].

Нам известно так называемое «Послание к армянам из Иерусалима Григория, епископа Арцруниев», которое, говоря об упорном нежелании Иерусалимской Церкви праздновать Рождество Христово по-православному, т.е. 25 декабря, свидетельствует, что понадобилось особое послание, санкционированное именем имп. Юстиниана, чтобы заставить иерусалимлян принять этот праздник. Это произошло в 33 год его царствования (=560/561 г.) [26]. Но календарная реформа Рождества неотделима от реформы Сретения, и думается, что именно это обстоятельство позволило позднейшим хронистам приписать богословствующему императору и само учреждение праздника Сретения Господня. Послание имп. Юстиниана, сохранившееся на грузинском языке, озаглавлено как «Чтение о праздниках Благовещения и Рождества, Сретения и Крещения, написанное в Иерусалим православным царем Юстинианом».

«Слышали мы, — гласит послание, — что в Иерусалиме соблазняющиеся некие не следуют учению святых книг и отцов и святое по плоти рождение Господа празднуют не 25 декабря, в какой день они совершают память Давида и Иакова, а вместе с Крещением 6 января. Вследствие этого они заблуждаются, прежде всего, насчет бывшего 25 марта Благовещения Пресвятой Приснодеве... а потом и Сретения. [...] Теперь мы, согласно исследованию святых отцов и учителей... совершаем следующие праздники: 25 марта – Благовещение, 25 декабря — Рождество Христа Бога нашего от Девы Марии, января 6 — Крещение и Явление Его. Если от Рождества сосчитать сорок дней, по прошествии которых, как учит евангелист Лука, пророк Симеон воспринял Господа, получится 2-го февраля; в этот день, а не 15 февраля [так в тексте! — Прим.авт.], как соблазняются некоторые, празднуем мы Сретение» [27].

Как видим, внутренняя достоверность этого интересного послания (из которого здесь приведены лишь небольшие фрагменты), — даже если сомневаться в его формальной подлинности, т. е. принадлежности самому имп. Юстиниану, — прекрасно согласуется как с сообщением Никифора Каллиста, так и со всей известной нам историей богословских движений VI века. Главное — это генетическая зависимость литургической жизни Церкви от развивавшейся ее же вероучительной жизни, — а вовсе не от стихийных катаклизмов!

Эти выводы достаточно логичны и подкреплены конкретным материалом, — может заметить здесь внимательный читатель, — но обратите внимание на то существенное обстоятельство, что все вышеприведенные свидетельства о Сретении принадлежат авторам, жившим несколькими веками позднее описываемых ими событий и опиравшимся на противоречившие друг другу исторические традиции. Неужели же нет современников и очевидцев, описавших те бедственные времена? Ясно, что последнее слово в споре между благочестивой легендой и опирающейся на источники объективной исторической традицией должно непременно остаться за ними, ибо невозможно вообразить, чтобы набожный средневековый историк, живописующий страшную драму мора и гибели десятков тысяч людей, в том числе своих родных и друзей, не поведал бы о радости внезапного прекращения бедствия после впервые совершенного в храме Святой Софии сретенского богослужения! Ведь если первое для него — гнев и наказание Божие, то второе — милость и избавление, и он никогда не забывал древнее наставление архангела Рафаила: «О делах Божиих объявлять похвально» (Книга Товита 11:11)!

7. Чума в Византии и праздник Сретения: свидетельства очевидцев

К счастью, блестящая эпоха императора Юстиниана I документирована едва ли не с большей полнотой, чем другие периоды византийской истории, и мы можем обратиться к двум, наиболее авторитетным, свидетелям интересующих нас событий.

Первый из них — знаменитый придворный историк Прокопий Кесарийский (м. 490 и 507 — после 562 г.), секретарь юстинианова полководца Велисария, прекрасно знавший не только общественную, но и частную жизнь своего императора [28]. Пережив в Константинополе пощадившую его чуму, Прокопий посвятил ее пространному и патетическому — и одновременно жуткому в своем буквализме — описанию две главы (!) из своей «Истории войн Юстиниана».

Приведем из них лишь важнейшие для нас фрагменты, отсылая любознательных читателей к полному русскому переводу Прокопия.

«Около этого времени распространилась чума, в короткое время едва ли не истребившая весь род человеческий. Может быть, люди со смелым умом могут найти причины всему тому, что небо посылает на землю; так и делают те, которые способны высокопарно объяснять причины непостижимого и составлять странные системы о природе, хотя знают сами, что в словах их нет ничего здравого. [...] Что касается до описываемого здесь бедствия, то нет возможности ни сказать, ни придумать другой причины, кроме воли Божией. [...] Бедствие охватило всю землю, нанесло ужасный вред людям всех состояний. [...] Оно не щадило ни пола, ни возраста. [...] Ничто не могло принести облегчения в этом недуге. Одних поразил он летом, других зимою; третьих в иные времена года. [...] Началась чума у египтян, обитателей Пилусия. Оттуда взяла два направления: одно к Александрии и к другим частям Египта, другое к смежной с Египтом Палестине; потом охватила она всю землю. [...] На втором году от появления своего она, среди весны, дошла до Византии, где и я тогда проживал. И вот что тут происходило:

Многим являлись призраки демонов, под всякими видами человеческими. В этом положении им казалось, что они получали удар в какую-либо часть тела от человека, который с ними встречался. [...] Те, которым представлялись призраки, сперва старались отвратить их произношением самых священных имен и исполнением обязанностей веры, как кто мог; однако ничто не помогало; некоторые прибегали во святые храмы, но и там погибали (!!!) — Авт.]. [...] Некоторые были поражены чумою другим образом; им грезилось видение, от которого, как им казалось, претерпевали они то же самое, или слышали слова, предсказывающие им, что они внесены уже в число обреченных на смерть. [...]

Чума в Византии продолжалась четыре месяца, но во всей силе держалась только три. В начале число умирающих было не много более обыкновенного; потом смертность стала возрастать более и более, так что в день умирало до пяти, даже до десяти тысяч человек и более. [...] Наконец, сам Государь принял попечение об этом, как и следовало. Дав в распоряжение Феодору палатийских воинов и деньги, царь поручил ему иметь попечение о погребении мертвых. [...] После того, как все прежние кладбища были уже наполнены мертвыми телами, могильщики, копавшие сплошь во всех местах вокруг города, хоронили мертвых, где кто мог. Не имея более сил рыть могилы для такого множества умирающих, они всходили на башни, стоящие у стены в Сиках, снимали с них кровли и как ни попало бросали в них тела. Навалив их... и наполнив ими все башни, они опять покрывали эти башни кровлею. Оттого распространилось по городу зловоние, которое более и более беспокоило жителей, особенно когда ветер дул от башен. [...]

В продолжение болезни видеть человека на Византийской площади было нелегко. Здоровые, сидя дома, или пеклись о больных, или оплакивали умерших. Попадался ли кто навстречу, он верно нес мертвого. [...] Коротко сказать — нельзя было видеть в Византии ни одного человека в хламиде, особенно после того, как занемог и царь; у него тоже появился желвак. И в этом царственном городе, где имеет пребывание верховная власть над Римской державой, граждане сидели дома в одежде самых простых людей. Таковы были действия чумы в Византии и в других областях Римских. [...]» [29].

Как видим, Прокопий обстоятельно рассказывает о распространении болезни, говорит о напрасных попытках отчаявшихся людей прибегнуть к Божественной помощи (!), о том, что, наконец, «занемог и царь», — и при этом ни единым словом не упоминает об установлении (если верить легенде) исцелившимся и благодарным Богу Юстинианом праздника Сретения Господня. Вывод может быть только один: во время и по окончании столь губительного бедствия император Юстиниан был занят облегчением участи своих несчастных подданных, оставшихся в живых, а отнюдь не литургическими реформами, неуместными в данной ситуации!

Второй — и не менее известный — свидетель — церковный историк Евагрий Схоластик (535/36 — кон. VI в.), посвятивший описанию этой страшной и продолжительной болезни одну из глав своей скрупулезной «Церковной истории», снискавшей у его исследователей высочайшие похвалы [30].

«Расскажу и о разразившейся болезни, — писал Евагрий на склоне лет, — которая держится, дело неслыханное, вот уже пятьдесят два года (! — Авт.), и распространилась по всей земле. Ибо года два по взятии персами Антиохова города появился чумный недуг, в некотором отношении сходный с описанным Фукидидом, а в другом — весьма отличный. Начался он в Эфиопии... обежал посменно всю вселенную, не оставив незатронутым, я думаю, ни одного населения. Некоторые города так сильно были им объяты, что и вовсе обезлюдели. [...] Особенно же истребительно налегала болезнь в каждый второй год индиктионного круга. Так что и я, описавший это, ...в начале этой болезни поражен был так называемыми желваками, когда еще ходил к школьному учителю; и утратил при разных проявлениях этой болезни и многих из моих детей, и жену, и из прочего родства, и многих служителей и крестьян: точно круги индиктионов поделили между собою мои бедствия. [...]»

Скорбный мартиролог всеобщих несчастий завершается у Евагрия Схоластика весьма характерным замечанием:

«Грядущее неизвестно: оно стремится туда, куда благоугодно Богу, ведающему и причины, и последствия событий. Я же возвращаюсь туда, откуда отступил, и расскажу остальное о Юстиниане» [31].

И вновь, как и у Прокопия, — ни слова о празднике Сретения. Ясно, что он не имеет к этой чуме никакого отношения.

Обратим внимание и на то обстоятельство, что традиционная дата появления чумы в Константинополе (542 г.), не подтверждается хронологией Прокопия, уверяющего, что она «дошла до Византии» на втором году от своего появления. А ее начало, согласно Евагрию, относится ко второму же году «по взятии Антиохии персами». Отсчитывая, таким образом, четыре года от завоевания Антиохии (540 г.), получаем 544 (либо 543) год как год появления болезни в столице. Неудивительно, что эти даты фигурируют у некоторых историков, в том числе у цитируемого далее кардинала Цезаря Барония (544-й год) [32]. Прокопий и Евагрий, пережившие все ужасы чумного мора, были бы весьма озадачены утверждением минейной легенды о том, что бедствия «кончились в тот же день», т. е. 2-го февраля 542 года, а Евагрий Схоластик счел бы подобный оптимизм неуместной и злой шуткой, ибо повторявшиеся в течение полустолетия (!) вспышки чумы похитили почти всех его родных и близких.

Рассмотренные византийские источники красноречиво свидетельствуют о полной непричастности природных бедствий шестого века к установлению богослужебного чествования Сретения Господня и подтверждают как акцентируемое нами сообщение Никифора Каллиста, связывающего реформу праздника с окончанием Пятого Вселенского Собора 553-го года [35], так и краткие, но важные заметки Георгия Амартола, разграничивающего введение и последующее изменение литургического статуса этого торжества.

Так завершается византийская церковно-историческая традиция в отношении праздника Сретения, — традиция, как мы убедились, фактологически корректная и заслуживающая доверия. Можно было бы ожидать, что именно она послужит в дальнейшем основанием для официальной церковной версии об установлении Сретения. К сожалению, этого, по каким-то причинам, не произошло. История формирования уже знакомой нам позднесредневековой легенды, которой до сих пор вынуждены поучаться христиане на праздник Сретения Господня, не является целью настоящей работы. Попытаемся лишь кратко наметить характерные пути ее становления.

8. Чума в Византии и праздник Сретения: истоки и формирование легенды

Обращаясь к истокам этого странного сказания, устанавливающего причинно-следственную связь между богослужебным чествованием сорокового дня земной жизни Спасителя и чумой, поразившей Византийскую империю в середине VI-го века, обнаруживаем, что его первоначальные варианты принадлежат, очевидно, западным летописцам, чья осведомленность в церковной жизни Константинополя не может быть сопоставлена, разумеется, с осведомленностью рассмотренных выше византийских авторов, живших внутри своей церковно-исторической традиции. (Не будучи «свободными исследователями», но — церковными историографами, они, тем не менее, не перешли здесь тот важный рубеж между достоверной традицией и псевдоблагочестивым вымыслом, отсутствие которого в отечественной церковной историографии прошлого и нашего времени столь неприятно поражает интеллигентного читателя).

Действительно, знаменательное (ибо первое по времени) сообщение Павла Диакона устанавливает между чумой и праздником Сретения лишь формально-хронологическую связь, хотя заинтересованный историк легко может истолковать эту предельно лаконичную, к сожалению, фразу в желательном для него контексте. Спор здесь попросту невозможен. Однако более поздняя и пространная хроникальная заметка, принадлежащая перу анонимного «монаха из Урсикампа» (ок. 1155—1200), одного из продолжателей популярной «Хроники» Сигеберта Гембласия (1030—1112), двоякое толкование исключает. Здесь мы читаем следующее:

«542-й год. В ту пору, когда великий мор поразил Константинополь, учреждается праздник Очищения Блаженной Марии, который по-гречески зовется «Hypante», что означает «Сретение», ибо в этот день Симеон пришел в Храм, когда туда принесли Господа; после чего бедствие то отступило (от города]» [33].

Эта заметка, как видим, уже ясно и несомненно формулирует генетическую зависимость между чумой и праздником Сретения. Более ранняя заметка подобного рода пока не обнаружена.

Полностью зависим от продолжателя Сигеберта (либо общей им обоим традиции) другой католический автор, Мартин Полоний (+ 1278 г.), родом из Троппау (Силезия). В его также популярной всемирной Хронике, составленной по указанию папы Климента IV, о празднике Сретения сказано следующее:

«В те времена [при императоре Юстиниане Великом. — Прим.авт.] распространилась в Константинополе повальная смерть; по этой причине учреждается праздник Очищения Святой Марии, который называется Hypante, ведь греческое слово hypantein означает по-латински «идти навстречу» [34].

Среди поздних (второстепенных по своей источниковой ценности) свидетельств об обстоятельствах введения в византийской церковный календарь праздника Сретения выделяется заметка из знаменитых Церковных Анналов римского кардинала Цезаря Барония (1538—1607). Библиотекарь в Ватикане, блестящий знаток рукописной церковной историографии Востока и Запада, Бароний выступает здесь не как средневековый летописец-компилятор, но как ученый историк, пытаясь предпринять обзор (к сожалению, далеко не полный) доступных ему источников и дать хотя бы беглую критику некоторых из них. В этой связи он пишет следующее.

«544 г. Когда же протекло времени не долее трех месяцев с той поры, как мор охватил Константинополь, случилось чудо. Хотя не свидетельствуют о том ни Прокопий, ни Евагрий [sic! — Прим.авт.], все же не осталось оно совершенно скрыто забвением. Ибо столь великое благодеяние — установление торжественно справляемого праздника в честь Божией Матери Марии, повторяемого в ежегодном церковном круге, — осталось навеки запечатленным в памяти потомков. Ведь этот день, называемый Сретение, есть встреча праведного Симеона, когда Богородица принесла Своего Сына, Господа нашего Иисуса Христа, в Храм. Этот праздник ввел в Западной Церкви папа Геласий [492—496], уничтожив языческий праздник Луперкалий: мы упомянули о том в примечаниях к Римскому Мартирологию [Februarii II]. Кроме того, об этом празднике в честь Богородицы ... свидетельствуют и другие как греческие, так и латинские писатели» [35].

Обратим внимание на деликатные и даже скрытые — но именно поэтому совершенно замечательные — упреки в адрес Прокопия Кесарийского и Евагрия Схоластика, — упреки, разумеется, несправедливые: ведь не могли же добросовестные византийские авторы VI столетия свидетельствовать о том, чего не было в действительности! Выражая их в форме сожаления, Бароний вместе с тем прекрасно понимает, что единственно достоверными историками (буквально «свидетелями») событий юстинианова времени могут быть только наблюдавшие их современники [36], поэтому он и не противопоставляет здесь открыто Прокопию и Евагрию историков и хронистов позднейшего времени, опиравшихся на предшествовавшую традицию, степень достоверности которой они не всегда могли (либо просто не желали) критически проанализировать.

В обстоятельных примечаниях к Римскому Мартирологию кардинала Барония находим некоторые дополнительные сведения:

«Очищение». Об этом празднике (сообщает) Беда [37] и другие латинские писатели; греки также (указывают) этот день, что известно из Менология [Месяцеслова] и постановления императора Мануила о праздниках. В древних рукописях праздник, справляемый в этот день (2-го февраля), известен под разными названиями: «Праздник Симеона и Анны», «Представление», «Встреча». Как правило, чаще его называют «Очищение», греки же — Hypapante, или Hypante, ведь Hypante означает “идти навстречу для поклонения” и “приходить”... Во времена императора Юстиниана этот праздник начали отмечать в Константинополе, о чем свидетельствуют как греческие, так и латинские авторы: Никифор, Павел Диакон, Георгий Кедрин (под 9-м годом царствования Юстина). Сигеберт в Хронике под 542-м годом так говорит о причине, послужившей поводом установления праздника [...] [38]. Некоторые полагают, что не следует доверять Никифору [Каллисту] о времени установления этого праздника [39].

Таким образом, список конкретных авторов, сообщающих о введении Сретения в Константинополе, ограничивается у Барония всего лишь четырьмя именами, и потому наша подборка свидетельств о древнейшем периоде существования этого праздника в Восточной Церкви является на сегодняшний день наиболее полной [40]. Весьма знаменательна здесь и деликатная, но достаточно ясно отражающая историографическую позицию Барония характеристика Никифора Каллиста. Действительно, хроникальная заметка последнего о причинах возвеличения праздника Сретения имп. Юстинианом даже при самом большом желании не может быть согласована со сказанием о чуде во время чумы, явно импонировавшим ученому кардиналу.

Подводя предварительные итоги, наметим наиболее вероятную, на наш взгляд, схему образования этой противоречивой традиции.

Анализируя сохранившиеся исторические свидетельства, приходим к выводу, что предание о чудесном спасении Антиохии во время страшного землетрясения 528/29 гг. явилось своего рода рамкой или схемой, сформировавшей впоследствии мозаику минейного сказания о начале празднования Сретения Господня. При этом временные и пространственные координаты целого ряда независимых друг от друга событий, на него наслаивавшихся, окончательно перепутались. Место действия из Сирия=Сирии было перенесено на берега Босфора, в Константинополь, а чума, поразившая столицу Византийской империи в 40-е годы VI века, соединена с возобновлявшимися землетрясениями в Антиохии Сирийской и Помпейополе Мисийском 20-х —30-х годов того же столетия. Откровение о надписи на воротах антиохийских домов («Христос с нами, стойте!»), остановившее дальнейшие разрушения, превратилось в Божественное повеление об установлении в Константинополе праздника Сретения Господня.

Популяризаторов этой легенды, воспроизводящих ее вплоть до сего дня, не смущали ни конкретные свидетельства древних источников об установлении праздника императором Юстином, ни то, что ни один византийский хронист, относящий это событие ко времени его преемника, императора Юстиниана, не ставит церковное торжество в генетическую зависимость от губительного мора и землетрясений (не одновременных чуме), ни даже то, что современники бедствий юстинианова времени не только ничего не знают о спасительном для всех сретенском богослужении в разгар чумы, но свидетельствуют прямо противоположное, говоря о тщетных попытках отчаявшихся людей найти спасение в святых храмах! Серьезных же церковных историков, таких как кардинал Цезарь Бароний или наш протоиерей Григорий Дебольский, эти вопиющие противоречия между фактами и вымыслом, безусловно, смущали, но они, по понятным причинам, должны были отстаивать официальную версию событий.

Литература

Рубан Ю.И. Сретение Господне (Опыт историко-литургического исследования). СПб., Изд-во «Ноах», 1994. С. 25-44

Использованные материалы

[1] сретение – славная встреча

[2] Если считать, что Этерия акцентирует указательное местоимение здесь (hic), то можно видеть в этом противопоставление иерусалимской богослужебной традиции богослужебным порядкам на родине путешественницы, — где Сретение либо вовсе не празднуется, либо празднуется очень скромно.

[3] «...in Anastase», букв, «в Воскресение». Так греки называют Храм Гроба Господня, Воскресение.

[4] Itinerarium Aetheriae, 26 {Etherie, Journal de voyage... p. 206). В переводе И.Помяловского, во второй фразе цитируемого отрывка, допущена серьезная неточность: сущ. processio и гл. procedunt он переводит как «служба» и «служат» (ППС, т. VII, вып. 20, с. 146), в то время как речь идет именно о торжественной процессии, шествии, сопоставимом по торжественности даже с пасхальным! О «службе» в собственном смысле, т. е. о Литургии (в тексте aguntur sacramenta), говорится в последней фразе, что соответствует логике богослужения.

[5] [Renoux A.] Le Codex armenien Jerusalem 121. — Graf fin P. Patrologia Orientalis, t. XXXVI, fasc. 2, № 168. Turnhout, 1971, p. 91. В этом Лекционаре отсчет ведется, так же, как и у Этерии, от Епифании, 6 января! (См. следующее примечание.) Римского праздника Рождества здесь нет, и под 25 декабря значится лишь память Иакова и Давида {id., p. 229). Смотри также кандидатскую работу прот. В. Федорова «Иерусалимский Месяцеслов по Лекционарам V века». Л., 1977 (машинопись, библиотека СПб. ДА, № Д—524), содержащую обзор древнейших календарных памятников Востока и Запада, а также перевод армянского Лекционара на русский язык по указанному изданию Афанасия Рено.

[6] Во время паломничества Этерии (и даже гораздо позднее) в Палестине не было римского по происхождению праздника Рождества Христова, 25 декабря; это событие не акцентировалось, — что объясняется ветхозаветным, в значительной степени, менталитетом восточного Христианства, — и включалось, в качестве одного из аспектов, в «синтетический» праздник Епифании {Богоявления), 6 января, содержание которого было гораздо шире современного праздника Крещения, совершаемого в этот же день (6 или 19 января, в зависимости от стиля).

[7] Лаврентьев Г. Дванадесятые праздники Православной Церкви. СПб., 1862, отд. VI, с. 8. См. тж.: Сретение Господне, 1902, с. 13—14 (воспроизводится церковнославянский минейный текст за 2 февраля); Сергий, Месяцеслов, II, ч. 2, с. 51. Здесь совмещаются разновременные события: землетрясение в Антиохии 526/27 г., приведшее к смерти еп. Евфрасия; повторное землетрясение 528/29 г., когда Антиохия была переименована в Теополис; землетрясение, разрушившее Помпейополь Мисийский (534/35); моровая язва, поразившая Константинополь в 541/42 г. (по другим данным — в 543 или 544 г.).

[8] Georgii Hamartoli Chronicon, lib. IV, cap. 216. — PG, t. 110, col. 773 С. В notae к тексту Минь датирует это событие 521 годом. «Всемирная хроника» Георгия Амартола («амортолос» — греч. «грешник»), или Монаха, обнимает историю мира от Адама до смерти имп. Феофила в 842 г. (позднее дополнена до 948 г.). Славянский перевод, местами сокращающий оригинал, появился уже в X-XI вв. Его издал акад. В.М.Истрин в 3-х томах (присоединив греческий текст, исследование и словари), 1920-30 гг. См.: Крумбахер 1912, с. 99-105; Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. I (XI-первая пол. XIV в.). Л., 1987, с. 467-470.

[9] Georgii Hamartoli Chronicon, lib. IV, cap. 217, 4. — PG, t. 110, col. 777 А.Минь относит это событие к 542 году (датировки у самого Георгия Амартола отсутствуют).

[10] Cedrinus Ceorgius. Historia Miscella. — PG, t. 121, col. 700 A.

[11] Феофан, Хронография, с. 138.

[12] Евагрий, Церк. ист., IV, 6, с. 196.

[13] Paulus Diaconus, Historia miscella, lib. XVI. — PL, t. 95, col. 980.

[14] См.: Феофан, Хронография, с. 138; Ceorgii Hamartoli Chronicon, lib. IV, cap. 217, 219. — PG, t. 110, col. 777 A, 796 A; Ceorgii Cedrini Compendium historiarum, 646, 3, 4. — PG, 1.121, col. 704 C-705 A.

[15] Сергий, Месяцеслов, II, с. 691.

[16] Феофан, Хронография, с. 167.

[17] Paulus Diaconus, Historia miscella, lib. XVI. — PL, t. 95, col. 989 B-C.

[18] Id., col. 980 А. Эту заметку Павла Диакона дословно воспроизвел его продолжатель Ландульф Сагакс (X в.): Historiae Miscellae, a Paulo Aquilegiensi Diacono urn collectae, post Landulpho Sagaci auctae productaeque ad Imperium Leonis IV, id est annum Christi DCCCVI, libri XXIV. Basileae, 1569, —lib. XVI, pag. 481.

[19] Феофан, Хронография, — рус. перевод, 1884, с. 171 (=PG, t. 108. col. 488 В).

[20] Anastasis Bibliothecarii Historia Ecclesiastica ex Nicephoro patriarcha, Georgio Syncello et Theophane contracta. — PG, t. 108 (1863), col. 1262 A.

[21] Болотов, Лекции, I, c. 184.

[22] Феофан Исповедник датирует введение в Литургию этого гимна 6028 (=535/536) годом (см. выше, с. 30), и эта дата превалирует в литургической науке. См. Арранц М„ ОМ. Как молились Богу древние византийцы. ЛДА, 1979, с. 242 (здесь указан 528-й год, вероятно, из-за отсутствия поправки на 7/8 лет); Успенский Н. Д. Византийская Литургия. — Б.Тр., сб. 21. М, 1980, с. 46 (здесь — 534-й год, со ссылкой на ту же «Хронику» Феофана).

[23] Nicephori Callisti Xanthopuli Ecclesiasticae Historia, lib. XVII, cap. 28. — PG, t. 147, col. 292 А — В.М.Скабалланович ошибается, говоря, что установление Сретения Никифор Каллист «приписывает» здесь имп. Юстину, — см. его «Толковый Типикон», I, с. 364, прим. 2; это же повторяет зависимый от него - Л.Маркович, Хеортологиjа, с. 135, прим. 2. Греческий текст совершенно ясен. Авторы комментариев «Толковой Библии» А.П.Лопухина (т. 9, СПб., 1912, с. 139) ошибочно помещают Никифора Каллиста в Х-й век.

[24] Maur, Feiern im Rhythmus, S. 167.

[25] Болотов, Лекции, IV, с. 509.

[26] Марр, Ефрем Сирин, с. 21. См. также: Esbroeck, M. van. La Lettre de l'impereur Justinien sur l'Annonciation et la Noel en 561. — Analecta Bollandiana, №86 (1968), p. 351-371.

[27] Кекелидзе К., свящ. К вопросу о времени празднования Рождества Христова в Древней Церкви. Киев, 1905 (отд. огг. из Трудов КДА, 1905, № 1), с. 6-7, 10.

[28] См. о нем: Удальцова З.В. Развитие исторической мысли. — Культура Византии. IV-первая пол. VII в. М., 1984, с. 148; Болотов, Лекции, I, с. 174-175; Крумбахер 1912, с. 11-16.

[29] Прокопий, История II, 22-23, — с. 156,158-160,165,168-169.

[30] Евагрий, — отмечает его исследовательница, — «возвышается над другими историками своего времени подобно тому, как над своими современниками возвышался Евсевий» (Удальцова З.В. Развитие исторической мысли, с. 202—203); её же, К вопросу о мировоззрении византийского историка VI в. Евагрия. — Византийский Временник, № 30, 1969, с. 63—72; см. также: Болотов, Лекции, I, с. 172—173; Крумбахер 1912, с. 23-24.

[31] Евагрий, Церковная история, IV, 29. Цитируется перевод, помещенный в приложении ко II-ой книге «Истории» Прокопия, с. 257—260.

[32] См. комментарии издателей к указанному нами русскому переводу Прокопия (с. 156-157, прим. 1; с. 160, прим. 9).

[33] Sigebertus Gemblasensis. Chronica. — Continuatus: "Monachus Ursicampi", ad anno 542. — PL, 1.160, col. 403 A.

[34] Martinus Polonus. Chronicon (Liber IV, cap. LII. Justinianus). Antverpiae, 1574, pag. 254. Аббат Минь в примечании № 13 к заметке о Сретении в Хронике Георгия Кедрина, отмечает, что о чуме как о причине установления этого праздника при Юстиниане Великом он впервые прочел именно в Хронике Мартина Полония (PG, t. 121, col. 699, 13*).

[35] Baronius С. Annales Ecclesiastici a Christo nato ad annum 1198, t. 7. Roma, 1598, p. 331.

[36] Обращаясь к принципам античной историографии, вспомним, что «греческое istoria по первоначальному значению — вовсе не повествование о событиях, а только означает момент наблюдения». Поэтому istor — «тот, кто сам был при событии, он сам видел что-либо...» {Болотов, Лекции, I, с. 6).

[37] Беда Достопочтенный (+ ок. 735 г.) сообщает лишь о введении Сретения в Римской Церкви.

[38] Здесь Бароний цитирует начало хроникальной заметки, которая в действительности, как уже было сказано, принадлежит анонимному продолжателю Хроники Сигеберта Гембласия.

[39] Martyrologium Romanum, auctore Caesare Baronio. Secunda editio. Antverpiae, 1589, p. 64 (Februarii II).

[40] Нет никаких сведений об установлении Сретения еще и у таких авторитетных историков юстинианова времени, как Агафий Миринейский и Иоанн Малала. См.: Агафий. О царствовании Юстиниана. Перевод, статья и примечания М. В. Лев-ченко. М.-Л., 1953; Joannis Malalae Chronographia. Rec. L. Dindorf. Bonnae, 1831. Если бы праздник Сретения вошел в константинопольский церковный обиход при столь чудесных обстоятельствах, как о том живописует минейная легенда, да еще был утвержден эдиктом самого императора Юстиниана, — то их молчание об этом было бы просто необъяснимым и тенденциозным. Фрагменты «Церковной истории» монофизитского епископа Иоанна Ефесского дают подробное описание чумы в Константинополе (она датируется 543/544 годом), но также ничего не говорят в этой связи о Сретении. См.: Joannis episcopi Ephesi Commentarii de Beatis Orientalibus et Historiae Ecclesiasticae fragmenta. Arnstelodami, 1889, p. 227—237. Обстоятельная в историографическом отношении статья болландистов воспроизводит — в отношении праздника Сретения в Византии — те же имена, что и Бароний, прибавляя Анастасия Библиотекаря. См.: Acta Sanctorum quotquot toto in orbe coluntur. Tomus primus Februarii. Venetiis, 1735, p. 271-272.